Лязгнул металлический засов, высокая и широкая дверь товарного вагона отъехала чуть влево. В щель шириной примерно полметра мог пройти только один человек.

- Приехали, контрики! – весело сообщил молодой голос снаружи. – Вызывать буду по списку, по алфавиту. Вылезать строго по одному, спрыгнуть на землю и стоять на месте. Кто рыпнется в сторону, получит пулю! Начали! Авербах!

Профессор Дмитрий Карлович Авербах кряхтя поднялся с корточек и осторожно ставя ноги между других, сидевших на полу теплушки арестованных «контриков», стал пробираться к приоткрытой двери.

- Быстрее, говно собачье! – поторопил снаружи задорный голос. – Шевели задницей, контра!

Циолковский устало откинулся на холодные доски стены теплушки. Можно было немного расслабиться. Если вызывают по списку, то он будет двадцать пятым. За ним, двадцать шестым, только доктор Яблоков из городской больницы.

В пути они находились шесть суток. Константин Эдуардович одет был в пальто и шляпу, но всю дорогу от Калуги сильно мерз – апрельский ветерок прорывался в вагон сквозь щели в потолочных досках, особенно досаждая по ночам. Конечно, в небольшой теплушке двадцать шесть ее вынужденных пассажиров успели надышать, но холодные потоки все равно рвались снаружи внутрь при движении поезда или при сильном ветре.

Ехали неспешно. От Калуги до Москвы ползли двое суток. Где-то в Подмосковье их теплушку перецепили на другой поезд, - не пассажирский, товарняк, - и так же не спеша погнали в южном направлении, на Одессу.

Останавливались часто, но из вагона никого не выпускали. Раз в сутки, с утра, на каком-нибудь полустанке, дверь вагона приоткрывалась. Из расчета на троих давалась одна буханка хлеба. Хлеб выдавали тоже по алфавиту, и Циолковский с Яблоковым получали свои две трети самыми последними. Потом их поили. В вагон отправлялись четыре ведра воды, которые нужно было тут же выпить или как-то использовать. Циолковский пил жадно, сколько мог и еще чуть-чуть брал в ладони и смачивал лицо, умывался. Вытирался старым носовым платком, который завалялся в кармане его пальто. Пустые ведра возвращались наружу.

По команде конвоиров двое из двадцати шести – еще относительно молодые инженеры Белогрудский и Ващенко – раз в сутки вытаскивали наружу парашу: огромный чан с двумя ручками, который сливали на землю тут же около вагона. Вернувшись обратно, инженеры говорили, что поезд стоит на каком-то полустанке, ни домов, ни каких-то указателей с названиями местности вокруг не видно, поэтому совершенно было не понять, где они ехали. Кто-то во время движения взялся было выколупывать ногтями отверстие между досками стены теплушки, чтобы смотреть наружу, но быстро сдался. Доски были подогнаны хорошо, сделаны из плотного дерева, и продырявить их вручную было совершенно невозможно. После выноса параши двери теплушки запирались, и вскоре поезд снова не торопясь полз на юг.

…За Циолковским пришли ночью. Стук в ворота дома раздался в половине четвертого. Еще было темно, безоблачное небо усеивали звезды, над куполом церкви, которую недавно переделали под хозяйственный склад, висел серпик Луны.

Пришедших было трое – немолодой, усатый чекист в кожаной тужурке, в галифе с синими лампасами, хромовых сапогах и с маузером на ремне, и двое солдат, совсем еще мальчишек по возрасту, в длинных серых шинелях, буденовках, с винтовками на перекинутых через плечи ремнях.

- Гражданин Циолковский Константин Эдуардович? – сверяясь с какой-то бумагой в руках, спросил чекист прямо с порога.

- Я, Циолковский, - подтвердил Константин Эдуардович. Сердце тревожно колотилось.

- Приказано немедленно доставить вас в городское Главное политическое управление, - отчеканил чекист. – Собирайтесь!

- Да в чем, собственно, дело? Я же не занимаюсь политикой, - Циолковский развел руками.

- Вам все объяснят на месте, - отрубил чекист. – С собой ничего не брать. Это ненадолго. Вас только зарегистрируют и отпустят.

По улицам шли молча: впереди чекист, который подсвечивал себе дорогу электрическим фонариком, следующим – Константин Эдуардович, а за ним, слева и справа – конвоиры с винтовками. Молодой солдатик, который шел слева, все время шмыгал носом – простудился, наверное.

Когда дошли до вновь поименованной Ленинской, Циолковский собрался было поворачивать влево, к центру города, где располагалось здание городского ГПУ, но чекист, не оборачиваясь, словно у него был глаз на затылке, сказал:

- Идем к вокзалу. Вашим делом занимается наше железнодорожное управление.

«Почему железнодорожное?» - подумал Константин Эдуардович. Он никогда никакого отношения к железной дороге не имел. Всю жизнь проработал учителем, а теперь получал небольшую пенсию. Хотел спросить, но передумал: все равно ведь не ответят. На месте разберемся.

В городской вокзал они заходить не стали. Железнодорожное управление ГПУ размещалось в двухэтажном здании около вокзала.

Прямо с улицы Циолковского провели в кабинет на первом этаже. Кабинет был небольшой. Одно окно, закрытое грязненькими шторами, когда-то имевшими песочный цвет. Большой сейф в углу. Массивный письменный стол в центре комнаты, перед окном. Перед столом – жесткий стул для посетителей. На стене слева большие фотографии в рамках под стеклом. В центре – Троцкий, чуть ниже, слева и справа, Ленин и Дзержинский.

За столом сидели двое. Чекист лет тридцати пяти, причесанный на косой пробор, в гимнастерке, перетянутой портупеей, расположился на стуле по центру стола. Слева и чуть в стороне, на приставном стуле, сидел мужчина постарше, с темным клинышком бородки и пышными, «буденовскими» усами, в расстегнутой форменной тужурке. Ногу закинул на ногу, руки сложил на коленях, обтянутых галифе. Свет лампы из-под металлического абажура под потолком поигрывал зайчиком на начищенных до блеска сапогах.

- Садитесь, гражданин Циолковский, - распорядился молодой, не отрывая взгляда от бумаг на столе.

Константин Эдуардович сел на стул около стола. Сердце тревожно колотилось где-то под самым горлом.

Он ожидал, что разговор начнет молодой чекист, но первым заговорил человек, который сидел на приставном стуле:

- Константин Эдуардович, скажите прямо и честно: как вы относитесь к Советской власти?

- Поддерживаю, - пожал плечами Циолковский. – Хотя, признаться, политика меня не очень интересует. Я занимаюсь наукой. Металлический дирижабль, ракеты для исследования безвоздушных пространств…

- Это мы знаем, - с улыбкой кивнул старший чекист. – Об этом есть информация в вашем деле.

Он указал подбородком на бумаги, которые внимательно изучал его молодой коллега за столом.

- А как вы относитесь к теории Маркса-Ленина-Эйнштейна? – чекист по-прежнему улыбался, но взгляд его, казалось, буравил лицо Циолковского.

- Одобряю, - привычно кивнул Константин Эдуардович.

- А вот в деле имеется информация, что в разговоре с учителями физики на городской образовательной конференции 12 февраля сего года вы скептически отозвались об общей теории относительности товарища Эйнштейна, - сказал молодой чекист, подняв взгляд от бумаг. Глаза у него были серые, колючие, с каким-то водянистым отблеском. Голос ровный, бесцветный, без эмоций.

- Ну, теория товарища Эйнштейна, - Константин Эдуардович не смело кашлянул, - строго научно еще не доказана. Это пока еще только теория…

- А опыт Майкельсона - Морли? – все с той же легкой улыбочкой и смешком возразил старший. – А дополнительные расчеты товарища Фридмана?

- Опыт Майкельсона может быть доказательством только специальной теории относительности, - возразил Циолковский. – А расчеты Фридмана тоже пока голая теория. Никто экспериментальным путем еще не подтвердил, что энергия тела пропорциональна его массе, помноженной на квадрат скорости света…

- Вот и выходит, Константин Эдуардович, что вы - «механист», - все с тем же вполне доброжелательным тоном заключил старший чекист. – Буржуазный «механист», враг нашей Советской власти.

Циолковский почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки. Сглотнув нервный ком, поинтересовался:

- Меня что, будут судить? Дадут срок?

- Нет, - старший чекист покачал головой и снова улыбнулся. – Нет, конечно.

- Гражданин Циолковский, - в голосе молодого прорезались металлические нотки, - городским Особым совещанием при ГПУ вы приговорены к высылке за пределы границ Советского Союза.

- К высылке?! – брови Константина Эдуардовича поползли вверх. – Но у меня тут, в Калуге, дом, семья. Я работаю над проектами…

- Это не имеет значения, - жестко оборвал его молодой чекист. – По постановлению ОСО семья может последовать за вами. Дом будет конфискован в пользу Советского государства.

- Куда меня отправят? В Польшу? В Финляндию?

- Нет, вы высылаетесь в Турцию.

- Мне можно будет собрать вещи в дорогу? – Циолковский почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

- Нет, - покачал головой старший чекист. Теперь он больше не улыбался. – Приговор подлежит исполнению немедленно.

- Можно увидеться с семьей?

- Нет, - отрезал младший. – Вашей семье сообщат о принятом решении.

- Но позвольте…

- Конвой! – зычно крикнул молодой чекист в коридор. – Уведите гражданина Циолковского!

…И вот они здесь, на полустанке где-то под Одессой. Теперь их должны посадить на какой-то пароход и переправить в Турцию.

- Циолковский! – крикнули снаружи вагона. Константин Эдуардович поднялся на ноги. Пошел по опустевшей теплушке к выходу. Ноги двигались плохо – затекли от долгого сидения.

Около вагона прибывших выстроили в колонну, парами по двое. Циолковский снова оказался рядом с Яблоковым.

- Что-то на порт не похоже, - сказал Яблоков. – Кругом степь…

- Разговорчики! – гаркнул конвойный сзади и ударил Яблокова прикладом винтовки в спину.

Колонна двинулась от железнодорожной колеи в темноту по грунтовой дороге. Украдкой обернувшись, Циолковский увидел, что к паровозу был прицеплен только один их маленький вагон.

- Не вертись, контра! – немедленно прикрикнул конвоир.

Впереди колонны с фонарем шел командир конвоя. Конвойные с винтовками шагали по бокам колонны.

«Пять с одной стороны, пять с другой, - посчитал Циолковский. - И еще парочка сзади».

Шли недолго, минут двадцать, не сворачивая. Впереди показались какие-то огни. Когда подошли ближе, стали видны несколько одноэтажных домов с черепичными крышами и побеленными стенами.

- Снова пересылка, что ли? – опять забормотал Яблоков.

Спустя пару минут остановились. Начальник конвоя обернулся и крикнул:

- Граждане, по парам поднимаемся по лестнице на борт воздушного судна!

Циолковский поднял голову, всмотрелся в темноту. Свет от фонарей на столбах бил в глаза, но он рассмотрел в небе, чуть правее домов, темное огурцеобразное тело.

«Вот ирония судьбы, - устало подумал он. – Всю жизнь занимался дирижаблями, а теперь в Турцию меня повезут тоже на дирижабле!»

По крепко сколоченной ступенчатой лестнице подконвойных загнали в гондолу. Металлический люк за ними сразу же захлопнулся. Народ было тревожно загомонил, но тут под потолком зажглись три зарешеченные лампочки. В цилиндрическом по форме салоне дирижабля ничего не было - голые и гладкие металлические стены. Только в торце обнаружился иллюминатор, - возможно, в кабину пилота, но и он был закрыт плотной шторкой с другой стороны.

Стали рассаживаться прямо на пол. Гондола была совсем небольшой, места на полу едва хватило всем. Когда расселись, - и пяти минут, не прошло, - загудели моторы. Гондола дернулась и резко пошла вверх.

- Прощай, Совдепия! – нервно хихикнул кто-то на другом конце салона.

  …Кроме пилота дирижабля в кабине был только молоденький офицер с голубыми петлицами на шинели. Сидел молча, нервно сжав поручни кресла побелевшими от напряжения пальцами.

Пилот скосил глаза, едва заметно ухмыльнулся:

- В первый раз летите?

- Да, - кивнул чекист. Прокашлялся: - Раньше не приходилось.

- Расслабьтесь, - с ноткой снисхождения в голосе сказал пилот. – Наша машинка безотказна. Это не самолет. С неба мы не грохнемся.

Он засмеялся.

- А вы давно уже летаете? – поинтересовался чекист.

- В целом? Если в целом, то уже десять лет. Начинал с «ньюпоров», летом семнадцатого года. А в двадцать втором перешел летать на дирижабли.

- А со спецмиссиями? Здесь?

- Полтора года уже, - ответил пилот. – Сегодня все просто – у нас один полет. А бывает, что по три рейса за ночь делаю - со спецконтингентом, значит.

- И успеваете? – офицер отпустил подлокотники кресла. Постепенно свыкался, приходил в себя.

- А чего же не успеть? – фыркнул пилот. – Задание совсем простое: набрать высоту три километра, отойти в море на тридцать километров… Ну, а потом сразу назад.

Дальше летели молча. По инструкции им и не полагалось разговаривать. Где-то через полчаса пилот сказал:

- Вот мы и на месте. Спецзона. Теперь ваша часть работы: нажать кнопочку, составить протокол…

- Где кнопка? – офицер шумно сглотнул.

- Да вот перед вами, красненькая, большая, - пилот ткнул пальцем в пульт перед чекистом. – Жмите!

Почему-то зажмурив глаза, офицер с силой вдавил кнопку в пульт.

- Достаточно, - скосил взгляд пилот. – Люки открылись, полетели купаться наши голуби!

Чекист отпустил кнопку, облегченно вздохнул, вытер ладонью пот со лба.

- Вы только сейчас в иллюминатор внимательно салон рассмотрите, - хохотнул пилот, показывая большим пальцем на стену пилотского отсека за их спинами. – А то с год назад один акробат все-таки за петли створок зацепился. Всю дорогу провисел, сволочь, до самого авиадрома. Пришлось потом из нагана достреливать и около летного поля прикапывать. Та еще была морока!

Чекист поднялся из кресла, полез к иллюминатору, а летчик выглянул в боковое квадратное оконце.

Море было едва заметно в лунном свете. На секунду пилоту показалась, что там, внизу, над волнами, мелькнули округлые тени.

«Чушь! – усмехнулся он про себя. – Никого там не может быть!»

- Чисто в салоне! – сказал чекист от иллюминатора. – Все контрики вывалились!

- Вот и хорошо! – пилот кивнул.

Офицер снова уселся в кресло, достал из планшета бланк протокола и ручку.

– Хотите, анекдот расскажу? – молодой чекист хихикнул, и не дожидаясь согласия пилота, начал:

– Говорят, что свою общую теорию относительности товарищ Эйнштейн взял у нашего известного химика Дмитрия Ивановича Менделеева. Да еще и получил в придачу целый литр водки, которую они на двоих сразу и распили. Отсюда и пошло известное уравнение E=M*c*c, где E – сам Эйнштейн, M – Менделеев, c – стакан водки.

Офицер засмеялся. Пилот поддержал – натужно.

«Провоцирует, тварь, или просто молодой дурак? – подумал про себя, скрипнув зубами. – Все равно: прилетим – немедленно рапорт в ГПУ напишу!»

А в голос бодро сказал:

- На сегодня все. Летим домой!